Партнерство как инструмент современной внешней политики КНР

 
С начала 1990-х годов одним из важнейших направлений обновления внешнеполитического инструментария Китая стало создание системы партнерских отношений с различными государствами и объединениями стран. В первую очередь партнерские отношения устанавливались с соседями, в том числе с Россией, Индией, Пакистаном, Непалом, АСЕАН, Республикой Корея, Монголией, Индонезией, Филиппинами, Казахстаном, Японией. Однако затем процесс вышел далеко за рамки близлежащего географического ареала, и в настоящее время Китай имеет партнерские отношения с несколькими десятками стран буквально по всему миру.
 
По оценке китайских политологов, формула «партнерства» является крупной новацией Китая и его заметным вкладом в международные отношения в период после завершения «холодной войны». Принципиальными особенностями политики партнерства, предложенной Пекином членам международного сообщества, стали: отказ от прямого вызова существующему международному порядку, невступление в какие-либо союзы в целях противодействия третьему государству, активное продвижение механизмов консультаций и сотрудничества, поиск точек совпадения или близости взаимных интересов. Формат партнерства удачно вписался в общую внешнеполитическую стратегию КНР, ориентированную на создание международной обстановки, благоприятствующей долговременному мирному развитию страны. Поскольку отношения партнерства означали разрыв с традициями вступления в союзы и противостояния, то, как утверждается в КНР, формирование сети партнерских отношений «существенно расширило внешнеполитическое пространство Китая» [5, с. 32].
 
На практике формула партнерства работала на создание благоприятной для Китая международной обстановки сразу по нескольким направлениям.
 
Во-первых, она позволяла снизить уровень конфронтационности в двусторонних отношениях с такими сложными для Китая партнерами, как, например, США и Япония. В этом смысле инструмент партнерства если не прямо, то косвенно служил цели повышения уровня безопасности Китая.
 
Во-вторых, ставка не на давление и силовые методы воздействия, а на сотрудничество, консультации, поиск взаимной выгоды или, как минимум, точек соприкосновения улучшала общую атмосферу двусторонних отношений КНР со страной-партнером и облегчала решение тех или иных сложных проблем.
 
В-третьих, формула партнерства в определенной мере снижала действенность теории «китайской угрозы», разнообразные модификации которых появились в 1990-е годы и существуют до сих пор.
 
Вслед за общим усилением Китая и его активизацией на мировой арене формула партнерства обрела дополнительные функции – не столько абсолютно новые, сколько логично развившие изначально закладывавшиеся в нее ориентиры. Так, с выдвижением на рубеже столетий и активным продвижением Китаем концепции «новой безопасности» партнерские отношения КНР с другими странами стали рассматриваться как костяк общей системы безопасности страны [5, с. 223].
 
В целом же, по оценке ряда западных аналитиков, формула партнерства возникла как тщательно просчитанная стратегия, позволяющая стране обойти различные международные опасности и угрозы в переходный период конца XX – начала XXI века. Сердцевиной этой стратегии явилось «правило избежания», призванное дать Китаю возможность избежать исторической судьбы таких возвышавшихся государств, как Франция, Германия и Япония, которые преждевременно бросали вызов существовавшему гегемону. Поскольку период возвышения Китая выходит за краткосрочные рамки и займет, по-видимому, следующие 30–50 лет, то де-факто партнерство обретает еще одну функцию, становясь на деле китайским методом «формирования политики великой державы»^[1][3. pp. 25–26].
 
Конкретные формы партнерства во внешней политике КНР в последнее десятилетие эволюционировали во времени, и отличаются заметным разнообразием от страны к стране.
 
Классическим примером здесь могут служить отношения КНР с постсоветской Россией. В 1994 г. в Совместной российско-китайской декларации было отмечено, что между РФ и КНР «сложились новые отношения конструктивного партнерства – подлинно равноправные отношения добрососедства, дружбы и взаимовыгодного сотрудничества, основанные на принципах мирного сосуществования» [1, с. 271]. В аналогичном документе от 25 апреля 1996 г. констатировалась решимость двух стран «развивать отношения равноправного доверительного партнерства, направленного на стратегическое взаимодействие в XXI веке» [1, с. 333].
 
Наконец, начиная с 2001 г., т.е. с момента подписания двустороннего Договора о добрососедстве, дружбе и взаимном сотрудничестве, «стратегическое взаимодействие» между Китаем и Россией характеризуется как уже реально существующее [2, с. 144].
 
Модификация конкретного определения партнерских отношений Китая касается не только России. Так, в 1996 г. отношения с Индией были охарактеризованы как «отношения конструктивного сотрудничества и партнерства, ориентированные на XXI век». В 2005 г. было заявлено об установлении Китаем и Индией «отношений стратегического сотрудничества и партнерства, ориентированных на мир и процветание». С Пакистаном Китай в 1996 г. договорился об установлении отношений «всестороннего сотрудничества и партнерства». Чаще других встречается определение «отношения стратегического партнерства». Подчас используются и явно «индивидуализированные» дефиниции. Например, с Японией в 1998 г. были установлены «отношения дружественного сотрудничества и партнерства на благо мира и развития», а в 2006 г. было задействовано новое определение: стремиться совместными усилиями создать «отношения взаимного благоприятствования, основанные на общих стратегических интересах» [5, с. 35].
 
В общем и целом изменение конкретного определения партнерства отражает либо улучшение двусторонних отношений, либо углубление и расширение сфер практического взаимодействия КНР с той или иной страной. Подчас, однако, конкретные двусторонние отношения трудно втиснуть в «прокрустово ложе» той или иной формулировки. Прежде всего, это касается отношений КНР с США, которые на разных этапах пытались подвести под такие определения «партнерства», как «конструктивное стратегическое партнерство», «стратегическое партнерство перед лицом общих вызовов», «взаимодействие ответственных пайщиков». Однако, как полагают некоторые китайские эксперты, особая сложность и многоплановость современного китайско-американского взаимодействия делает предпочтительным в данном случае использование самого простого и широкого понятия, а именно – «партнерство». Оно нейтрально и охватывает как сотрудничество, так и конкуренцию, оно подразумевает наличие высоких шансов не только на широкую кооперацию, но и на разнообразные трения. Это партнерство должно базироваться на стратегических, прежде всего долговременных, интересах каждой из двух стран. При этом следует иметь в виду, что различия между Китаем и США в идеологии, общественном устройстве и системе ценностей делают задачу выстраивания «стратегического доверия» между ними весьма непростым делом. Вместе с тем, наличие целого спектра региональных и глобальных проблем, вызывающих общую озабоченность Пекина и Вашингтона, интенсивные двусторонние связи в самых разных областях создают множество возможностей не только для взаимных конфликтов и трений, но и для сотрудничества с целью получения обоюдного выигрыша [4].
 
Уже само по себе значительное разнообразие конкретных вариантов партнерства КНР с зарубежными государствами делает вполне естественной их определенную иерархизацию. Попытку такой иерархизации предпринял специалист по международным отношениям Китая из Фуданьского университета Янь Шэнъи [7, с. 45–46]. Шанхайский ученый в качестве высшей формы партнерства выделил китайско-российские отношения стратегического партнерства, которые, по его мнению, не подвержены воздействию времени и тех или иных событий, влиянию идеологии или системы ценностей. Поскольку они зиждутся на обширной общности интересов двух стран, на единстве или близости взглядов по многим важным вопросам, то при решении крупных международных, региональных и двусторонних проблем Китай и Россия могут вести равноправные консультации и действовать в духе взаимных уступок. Это и есть отношения стратегического партнерства и всестороннего сотрудничества в полном смысле этого слова.
 
Отношения Китая с Республикой Корея, Украиной, Казахстаном, Канадой, Мексикой, ЮАР, Организацией африканского единства, Бразилией, с которыми у Пекина нет конфликта коренных интересов, Янь Шэнъи квалифицирует как «партнерские отношения дружеского сотрудничества».
 
С АСЕАН и ЕС у Китая есть немало общих интересов, позволяющих развивать сотрудничество на базе равноправия и взаимной выгоды. Вместе с тем, у сторон есть расхождения по ряду вопросов, уровень взаимного доверия нуждается в дальнейшем повышении. Партнерство с ними может быть охарактеризовано как «согласованное» или «координируемое» (сетяосин дэ).
 
Что касается США и Японии, то они, полагает Янь Шэнъи, рассматривают Китай как потенциального противника. По ряду важных проблем у сторон существуют очевидные разногласия, плюс к тому у них разные стратегические цели. Вместе с тем, у Китая есть общие интересы с США и Японией в защите мира, региональной глобальной стабильности, в развитии экономических, торговых, научно-технических обменов. Поэтому существует возможность за счет обоюдных усилий выйти на отношения подлинного партнерства, которое можно было бы охарактеризовать как «конструктивное партнерство прагматичного типа».
 
На наш взгляд, при всей полезности той или иной типологии современных партнерских отношений КНР с различными государствами следует принимать во внимание, что на практике они, во-первых, находятся в динамике, т.е. развиваются, модифицируются, наполняются новым содержанием, и, во-вторых, остаются в высокой степени индивидуализированными.
 
Показательно в этом плане сопоставление Китайско-Германского совместного коммюнике по итогам визита в Китай канцлера Германии Ангелы Меркель (15–18 июля 2010 г.) и Совместного заявления РФ и КНР по итогам визита в Китай президента России Д.А. Медведева (26–28 сентября 2010 г.). Оба документа носят сходные, однако несовпадающие названия – «О всестороннем продвижении отношений стратегического партнерства» в случае с Германией и «О всестороннем углублении отношений партнерства и стратегического взаимодействия» в случае с Россией^[2]. Еще больше различий в конкретном наполнении документов. Значительная часть китайско-российского заявления отведена оценке международной ситуации и взаимодействию сторон в мировой политике и экономике. Двустороннее сотрудничество отражено в заявлении достаточно полно, но без подробной детализации. В китайско-германском коммюнике международная проблематика представлена слабо и крайне выборочно. Напротив, экономическое сотрудничество, которому посвящены две трети документа, охарактеризовано весьма детально. Здесь, несомненно, играет роль то обстоятельство, что товарооборот Китая с Германией даже в кризисном 2009 г. превысил 105 млрд. долл., тогда как с Россией он составил лишь 38,8 млрд. долл. [6, 2009, № 12, с. 4–5]. Китайско-германское гуманитарное и культурное сотрудничество по ряду позиций не уступает российско-китайскому уровню. Так, страны с успехом провели «Китайско-германский год науки и образования», учредили двустороннюю молодежную ассоциацию, играющую активную роль в налаживании молодежных обменов и долгосрочном развитии двусторонних отношений. В китайско-российском взаимодействии такие важные формы сотрудничества пока отсутствуют.
 
Подводя итог вышесказанному, можно сделать вывод, что установление разнообразных по форме и конкретному содержанию отношений партнерства со многими государствами и региональными межгосударственными объединениями в последние полтора – два десятилетия стало важным инструментом внешней политики Китая.
 
Институт партнерства продемонстрировал свою эффективность, обеспечивая до настоящего времени определенное снижение уровня международного противодействия динамичному возвышению Китая. Вместе с тем, партнерство остается своего рода «открытой книгой»: его функции, формы, конкретное содержание будут, скорее всего, претерпевать дальнейшую эволюцию, продолжая, однако, оставаться в арсенале внешнеполитического инструментария КНР еще долгое время.
 
Литература

1. Сборник российско-китайских договоров. 1949-1999 гг. – М., Тера-Спорт, 1999.
2. Сборник российско-китайских договоров. 1999-2007 гг. – М., ОЛМА Медиа Групп, 2007.
3. Scott, David. «The Chinese Century?»: The Challenge to global order. – London, Palgrave Macmillan. 2008.
4. Xiao Feng. China’s strength does not mean diplomatic power in short-term.
5. Ван Ичжоу (Чжу бянь). Чжунго дуйвай гуаньси чжуаньсин 30 нянь (1978-2008) (30 лет трансформации внешних связей Китая). – Пекин. Шэхуй кэсюэ вэньсянь чубаньшэ. 2008
6. Хайгуань тунцзи (Таможенная статистика).
7. Янь Шэнъи. Дандай Чжунго вайцзяо. – Шанхай. Фудань дасюэ чубаньшэ. 2009. С. 45-46. (Дипломатия современного Китая).

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLI научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2011. – 440 с. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 3 / редкол. А.А. Бокщанин (пред.) и др.). – ISBN 978-5-02-036461-5 (в обл.). С.

---

1. ↑ Дэвид Скотт читает лекции по международным отношениям в Университете Брунел, Великобритания. При анализе китайской формулы партнерства он опирался на работы Дж. Гарвера, М. Свайна и Юн Дэна.
2. ↑ По-китайски, соответственно, «цюаньмянь туйцзинь чжаньлюэ хобань гуаньси» в случае с Германией и «цюаньмянь шэньхуа чжаньлюэ сецзо хобань гуаньси» в случае с Россией. См.: Жэньминь жибао, 17.07.2010 и 28.09.2010. Официальный текст Совместного заявления от 27.09.2010 на русском языке размещен на сайтах Президента РФ и Посольства РФ в КНР.